Л.Ионин
НОВАЯ МАГИЧЕСКАЯ ЭПОХА

Современный человек живет в магическом мире. Это только на первый взгляд налицо полная победа в ХХ веке либерально-демократического прогрессистского, рационалистического мировоззрения. На самом деле, чем дальше заходит прогресс, тем больше он порождает магическое мировоззрение, да и сам в него превращается. И тем сильнее он активизирует изначальную магию консерватизма, который всегда был и остается реакцией на быстрые социальные изменение и на ускорение прогресса. Ключевые слова этой статьи: информационные технологии, магическое мировоззрение, постмодерн, консерватизм. Разговор о магической эпохе требует прояснить, что такое магия. В самом общем виде магия это таинственная способность без посредства естественных сил, т.е. без включения объективных каузальных связей, воздействовать на вещи и людей, а также демонов и духов. Магическое мировоззрение предполагает наличие неперсонализированных могучих сил ("потенций"), взаимодействие с которыми и воздействие на которые со стороны человека может приводить к желаемому человеком результату.

Макс Вебер писал, что главной чертой эпохи модерна, когда человек освободился от магии и религиозных суеверий и обрел подлинную автономность в мире, стала именно принципиальная познаваемость мира, то есть потенциальная возможность объективно познать все, что угодно. Это собственно и означает "расколдовывание". Но вопреки оптимистическому взгляду как Вебера, так и множества других мыслителей, наступила пора, как пишет Юрген Хабермас, "новой непросматриваемости" или "непрозрачности". Непрозрачность - сравнительно нейтральный термин. На самом деле можно говорить о новой "заколдованности", о новой магической эпохе. Наступление этой новой эпохи сказывается не только в повсеместном распространении знахарей, колдунов и народных целителей и не только в скудных суевериях основной массы народов. Она сказывается в становящемся все более распространенным отношении простых (и непростых) людей к техническим артефактам. При нынешнем уровне развития техника непостижима для нормального человека: вскрытие аппарата не обнаруживает постижимой в нормальном опыте системы тяг и рычагов, связь между нажатием кнопки и результатом обнаруживает черты магического действия. Я не знаю, почему, но знаю, что при нажатии этой кнопки должен последовать определенный результат. В средневековой магии для этого имелось особенное обозначение: opus operatum. Подразумевалось автоматическое наступление последствий некоторого магического действия, которое, если оно правильно произведено, пробуждает могучие силы, обеспечивающие нужный магу результат. Например, принесение жертвы богам обеспечивает успех затеваемого дела. Непостижимость современной техники предполагает то же самое соотношение между актом и результатом - нужно только правильно произвести магическое действие (например, набрать правильно последовательность сигналов). Почему бы в таких условиях не поверить в "приворот", "отворот" и т.п. вещи! Но дело не только в технических дилетантах. Гораздо важнее в значительной степени магический характер мышления и действования самых "продвинутых" представителей современности - ученых и менеджеров, создающих и пытающихся контролировать системы, природа которых зачастую неясна им самим и не поддается их управлению.

Другой важнейший фактор современной жизни, невпрямую, обходным путем создающий магический контекст жизни, - глобализация. Глобализация - апофеоз модернистского прогрессизма. Это универсальное распространение однородных культурных образцов и постепенное создание единой глобальной системы экономики и социального управления, происходящее неизбежно за счет абстрагирования от национальных традиций и особенностей. Реакция локальных культур оказывается консервативной реакцией: особенное не просто сохраняется, но выпячивается, обретает неожиданно вызываюшие, утрированные, даже уродливые формы. Оживает и наполняется новой жизнью не только традиционное, но прямо архаичное, прямо магическое - то, что казалось относящимся к давно прошедшим эпохам: сатанизм, рабство, ритуальное людоедство и т.п., не говоря уже о таких, исторически совсем недавних вещах, как шариат, во многих местах земли успешно сосуществующий с современной экономикой и технологией и небезуспешно борющийся с рациональными правовыми методами. Традиционное, органическое в процессе глобализации мира не только не отмирает, а наоборот активизируется, что означает активизацию магических способов мышления и поведения и активизацию консервативной, т.е. по существу магической политики. Всякий национализм и всякая национально ориентированная политика - магичны, ибо в сознании их сторонников нация - одна из могущественных "потенций", обращение к которой позволяет добиваться любых целей в обход рациональной демократической процедуры и в обход рациональных экономических исчислений.

Начало этому процессу исчезновения пространства было положено на заре Нового времени, его можно связать с возникновением утопий (от греч. ou "нет" и topos "место" -"не имеющее места", "нигде не находящееся"; первоначально - название романа Томаса Мора о воображаемом совершенном государстве). Возникновение утопий стало принципиальной заявкой на создание социальных общностей, не нуждающихся в месте, наоборот, принципиально отказывающихся от места, поскольку места были связаны с традициями и в сознании того времени слишком крепко отождествлялись со специфичностью многовековой народной жизни. Реальные земные ландшафты, реки, горы и ущелья были полны мифов, теней предков, в них жило не только настоящее, но и прошлое. Невозможно было представить себе место без жизни, будь это действительная или магическая жизнь. Куда не могла достигнуть нога человека, там его воображение поселяло духов и демонов. Ясно, что будущее совершенное общество его конструктор не мог поместить в недоступных горах, поскольку как бы оно ужилось с духами гор, живущими по иным, традиционным правилам. Тогда было иррелевантно время, но пространство только и было релевантно. Чтобы избежать возмущающего действия пространства, утопия и стала утопией.

Эти названные и многие другие факторы современности, кажущиеся свидетельством полной победы либерализма и прогрессизма, ведут к усилению консервативного, а также и магического мировоззрения. Я сказал бы даже сильнее: магического консервативного мировоззрения. Ибо консерватизм магичен по своей природе. Он опирается на идею глубочайшей, органической связи человека и его пространства, человека и его земли. На последующих страницах, рассматривая идеологию как виртуальную реальность, я попробую проанализировать это соотношение. А пока ограничусь метафорой из греческого мифа, котрую, кстати, использовал Сталин: Антей черпал свою силу от земли, а потому был непобедим. Это и есть главная идея консервативного, националистического мировоззрения. в котором проявляется магия мифа. Эта магия не всегда напрямую, но в конечном счете всегда проявляется в политическом консерватизме, состоящем в нарастающей тенденции длинного ряда стран и регионов к подчеркиванию собственной самобытности и автономности, к отказу безоговорочно следовать модернизационным рецептам. Она проявляется и в консерватизме самого духа времени - современной культурной и идейной среды. Что касается политического консерватизма, то он повсюду недостаточно последователен и (может быть, именно поэтому) недостаточно авторитетен. Никакая реальная политика, идущая вопреки прогрессистским модернизационным тенденциям, сегодня невозможна хотя бы по двум причинам: во-первых, модернизация несет повышение жизненного уровня, увеличение досуга, избавление от непосильного труда и прочие вполне конкретные земные блага, во-вторых, утопия (или модернистский проект, или идеология прав человека, или... каждый может выбрать, что ему нравится) неоднократно продемонстрировала свою готовность к экспансии и высочайший экспансионистский потенциал. Утопический проект это всегда глобальный проект: ограничение экспансии противоречило бы самой его сути. Поэтому всякая последовательно консервативная политика сегодня рано или поздно обречена на провал по причинам внутреннего или внешнего (международного) характера. Поэтому там, где делаются попытки ее проведения, она половинчата и избирательна: будучи проводимой в одних сферах жизни, она сосуществует с модернизационной политикой в других сферах (например, образование и политическая жизнь носят религиозный, идеологический или сугубо национальный характер, а экономика развивается согласно модернизационным проектам). Пока трудно судить о результатах такого симбиоза, хотя, если рассуждать логически, надежда на долгое его существование сомнительна. Но консерватизм начинает все более властно проявлять себя в самом духе эпохи в странном и нетрадиционном обличьи - в обличьи постмодерна. Постмодерн как тенденция культуры и духа актуализирует консерватизм не в его рационально-политическом, и именно в его магическом обличьи.

Несколько слов о постмодерне

Постмодерн - философская идея, наиболее ярко выразившаяся в новой эпистемологии, связанной прежде всего с именами французских философов Ж. Бодрийяра, Ф.Лиотара, М. Фуко и др. Это не значит, конечно, что они "изобрели" постмодерн; просто с их работ началось осознание особенностей современного опыта, делающего его отличным от опыта предыдущих времен - осознание начала новой когнитивной эпохи в истории человечества. Если обобщить их соображения, то окажется, что для опыта постмодерна характерны три основных момента: во-первых, постмодерн ставит под сомнение характерное именно для модернистской эпистемологии четкое разделение субъекта и объекта, во-вторых, постмодерн ставит в центр внимания воспроизводство, репродуцирование, а не производство, как это делал ранний капиталистический модерн, в-третьих, постмодерн не доверяет так называемым "метаповествованиям", то есть глобальным объяснительным концепциям.

Остановимся на этом подробнее. Ж. Бодрийяр отправлялся от марксова анализа капиталистического производства, прежде всего, от анализа различий между потребительной и меновой стоимостью. Потребительная стоимость - это ценность объекта с точки зрения его способности удовлетворить определенные человеческие потребности. Меновая стоимость - это рыночная стоимость объекта или продукта, измеряемая его ценой. Именно как предмет, обладающий меновой стоимостью, объект, согласно Марксу, становится товаром. С превращением объекта в товар Маркс связывал всю динамику капиталистического производства. Бодрийяр добавляет к марксову анализу еще одну категорию - он говорит о знаковой стоимости объектов. Потребительная стоимость выражается в структурах потребления, меновая стоимость в институтах рынка, знаковая стоимость - в институтах статуса. Причем потребление согласно потребительной стоимости оказывается, по Бодрияру, не главным в предмете, главным оказывается его способность репрезентировать статус. Функция товара как знака состоит не столько в удовлетворении потребности, сколько в символизации и репрезентации самой этой потребности. Товар не столько удовлетворяет потребность, сколько обозначает статус. Отсюда Бодрияр делает вывод, что первичность потребностей в человеческой жизни и общественном развитии - миф. Субъект не отделен от объекта. Их связывает друг с другом то, что диктует формы потребления, а именно: жизненные формы и стили, представляющие собой неосознаваемую структуру социальных связей, выраженную в знаках и символах, в частности, в знаковых объектах - товарах.

Cказанное свидетельствует, что научная игра не требует теперь метанарратива для цели собственной легитимации. Правила ее имманентны, то есть содержатся в ней самой. Для того, чтобы вести ее успешно, конкретному ученому вовсе не нужно добиваться освобождения от кого-то или чего-то, а также не нужно демонстрировать "прогресс" знания. Достаточно того, чтобы его деятельность была признана соответствующей правилам игры, то есть признана в качестве научной деятельности другими представителями ученого сообщества. Наука, таким образом, оказывается самоподдерживающимся предприятием, не нуждающимся в каком-то внешнем по отношению к ней самой оправдании или обосновании.

Так составляется "уравнение из богатства, эффективности и истины", констатирует Лиотар. Поскольку по причине ограниченности ресурсов подход с точки зрения эффективности преобладает, истина оказывается на стороне лучше финансируемых исследований. Ибо именно те, кто имеет достаточно финансирования, оказываются в состоянии обеспечить технологию, нужную для получения эмпирического подтверждения. Более того, на их стороне оказывается и справедливость: получение эмпирического подтверждения свидетельствует о том, что распределение средств было справедливым. А если те, кто имеет финансы, имеют и власть (а это, по Лиотару, неизбежно, ибо они получают доход, используя результаты исследования), то оказывается, что наращивание технологий есть одновременно наращивание власти, богатства, истины и справедливости. И все это находится на одном полюсе общества, то есть локализовано в одних и тех же социальных группах. Знание, воплощенное в современной высокоразвитой науке, оказывается, если следовать Лиотару, не только сила, оно же - и власть, и богатство, и истина, и справедливость.

Но все это справедливо лишь при условии, что эффективность как критерий применения технологий не ставится под вопрос. Если же возникает сомнение в применимости этого критерия в науке, то есть как только он выходит из пределов научной игры, возникает необходимость метанарратива для ее обоснования. Такой метанарратив предоставляет современная системная теория общества. Все в целом - системная теория общества и языковая игра "наука" - неотъемлемые элементы когнитивной эпохи модерна. В новых условиях - в условиях постмодерна - на смену гладкому функционированию систем идет плюрализм подходов, непредсказуемость ходов в игре, отклонения и раскол. А эти новые условия наступают: как показывает Лиотар, не существует логической возможности редукции общих суждений к конкретным ситуациям и обстоятельствам дел, и поэтому распад метанарративов - естественный путь преобразования человеческих знаний.

Осмысление этой глубоко парадоксальной ситуации и родило идею постмодерна. Бессмысленно говорить о том, каков мир "в действительтности", и на этом основании судить о том, правильна или неправильна идея постмодерна. Мир "как он есть" целиком помещается в постмодерне вместе с его метанарративом, то есть с его историей, настоящим, прошлым и будущим, будь оно выражено в марксистских, либерально-демократических, консервативных или любых других исторических и идеологических схемах. Постмодерн не опровергает их, а вмещает в себя (так же, как и мир, каким он мог быть, но не стал, каким он может быть, или должен быть, или таким, как я его себе представляю, и т.д. и т.п.). Точно также, как он вмещает в себя и магическое мировоззрение, все более становящееся непременной, а иногда даже определяющей чертой современной жизни.

Прикладная магия постмодерна

1. Вопрос об определенности и существовании мира. Современный мир в известном смысле представляет собой возвращение к неопределенности и неустойчивости мира до-модерна. Но теперь место потусторонней, или божественной реальности, ада и рая занимает виртуальная реальность. Термин "виртуальность", широко применяемый в современной речи, достаточно многозначен и неопределен. Чаще всего это метафорическое употребление, когда словом "виртуальный" обозначается нечто воображенное - продукт фантазии. Первоначально термин "виртуальность" употреблялся по отношению к "мнимым" качествам объектов в физике. Затем к виртуальной реальности стали относить трехмерные компьютерные макромодели. Позже и повсеместно под виртуальной реальностью стали пониматься любого рода репрезентации реальности, не имеющей физической субстанции, достигнутые техническими (посредством компьюьерной "симуляции") или нетехническими (например, путем приема наркотиков, или благодаря рекламе, пропаганде, воздействию масс-медиа, или магическими) средствами. В максимально широком смысле под виртуальной реальностью понимается все, что существует, не будучи актуализированным в физическом мире.

Но это можно было бы сказать, если бы повседневность оказывалась независимой по отношению к виртуальным реальностям. На практике же оказывается наоборот. Практически все существующие системы знания, на первоначальных этапах своего существования представляющие собой виртуальные реальности, живут, воздействуя на актуальную, физическую реальность, воплощаясь в ней. Собственно говоря, реализация, инкорпорация (в подлинном значениии латинского слова) есть способ существования виртуальных систем. Для создания виртуальной реальности необходимы две вещи (1) установление релевантности и (2) различение релевантности и референции. Установление релевантности есть своеобразное магическое действие: произвольное объединение некоторых объектов (или некоторых атрибутов объекта) в целостную "среду". Релевантность отнюдь не определяется реальными, актуальными связями объектов или их атрибутов. Виртуальная реальность не есть "отражение" актуальной реальности. Установление релевантности есть произвольный акт "творца" виртуальной реальности. Поэтому не актуальная реальность воздействует на виртуальную, а наоборот. Референция - это наличное реальное соотношение между виртуальной и актуальной реальностью. Это отношение постоянно изменяется под воздействием виртуальной реальности, то есть превращения ее в реальность актуальную.

Последнее крайне важно. Если стоять на точке зрения классической социологии знания Маркса и Мангейма, дело выглядит иначе: виртуальная реальность есть отражение актуальной реальности социальных отношений. Поэтому идеология, по сути дела, не может быть сконструирована: она возникает сама, органически и может существовать только лишь как "оттиск" реальной жизни. Чтобы быть консерватором, надо вести жизнь помещика, чтобы быть либералом, надо принадлежать к третьему сословию. Но тогда смена образа жизни должна повлечь за собой гибель идеологии. Если же идеология не гибнет, как, например, не гибнет консерватизм, то она объявляется архаичной, устаревшей, реакционной, тормозящей, а то и прямо заворачиваюшей назад общественный прогресс. Правда, и Маркс, и Мангейм говорили об "относительной независимости" духовных продуктов, признавая за ними право на особенное существование, но лишь в некоторых пределах, если это существование не противоречит основной логике. Мангейм пытался как-то выбраться из этого тупика и учил, что конерватизм, например, - это не просто политическая идеология, а стиль мышления, или объективная мыслительная структура. Это означает, что в принципе консервативное мышление, как, впрочем, и любой другой стиль мышления, будучи сформированным, обретает независимость по отношению к конкретным индивидуумам со всеми их жизненными проблемами и обстоятельствами. Индивидуум становится консерватором, собственно говоря, не потому, что в результате революции лишился феодальных привилегий, а потому, что "присоединяется" к этому стилю мышления. Таким образом, между социальным положением индивидуума и тем, как он персонально мыслит и представляет себе мир, появляется еще одна "инстанция" - объективная мыслительная структура, стиль мышления. Такой подход вроде бы не исключает ни социального детерминизма мышления, поставленного под сомнение нынешним социальным и культурным развитием, ни свободного выбора стилей мышления, отрицаемого социальным детерминизмом.

В терминах виртуального подхода можно говорить, что виртуальное бытие идеологии не зависит от того, актуализирована она или нет, жили "ею" народы прошлых веков или нет. По своему виртуальному статусу идеологии все равны, все живы, и консерватизм архаичен не более, чем либерализм, в современном мире они представляют собой элементы всеобщего культурного репертуара, равно доступные всем. Для современного повседневного деятеля проблема идеологии, а частично и веры, которой он следует, не есть вопрос глубокой персональной идентификации. Он знает, что есть много идеологий и к каждой можно "присоединиться", оставаясь в то же время самим собой. Точно то же он относится к верам, профессиональным картинам мира, субкультурным "вселенным" и т.д.

Средневековый человек воспринимал свою повседневность в условном залоге, поскольку существовал другой мир, более реальный, чем его собственный, и потому, что его собственная повседневность была не более, чем результатом каприза Бога - наказанием за съеденное яблоко. Его повседневный мир был лишь одним из возможных миров. Но приход иного мира, или переход в иной мир, были не в его власти (хотя некоторая возможность регуляции "трансмундиальной" мобильности все же имелась - через посредство церкви). Постмодерн возвращает человеку множество миров, но это его собственное множество миров, которое ему не навязано ни Богом, ни природой; Божий мир, так же, как и объективный мир модерна, - лишь элементы этого множества. Переход из одного мира в другой - предмет более или менее свободного выбора. Существуют и развиваются институциональные средства такой мобильности, иногда имитирующие деятельность церкви, но чаще выступающие в светском обличии. Для каждого конкретного индивидуума все множество миров существует как виртуальное множество по отношению к его собственной актуальной повседневности. Но актуальная повседневность для каждого своя, и то, что выглядит виртуальным для одного индивидуума, оказывается актуальным для другого и т.д.

2. Трудовая повседневность. В новейшую эпоху эта деятельность все более и более оказывается ориентированной не на изменения физического состояния мира и не на деятельность посредством физических актов, а на деятельность посредством символов и знаков, которая в определенном смысле оказывается лишь виртуальной деятельностью, только в потенции предполагающей изменения в физическом мире. Многие виды деятельности не только сами заключаются в манипулировании знаками и символами, но и целью этого манипулирования является воздействие на знаки и символы, так что она вообще не выходит за пределы знания. Ярким примером может быть современная финансовая работа, когда деньги и ценные бумаги существуют виртуально - в электронной форме, то есть утрачивают даже свою физическую субстанцию (бумага, металл) и превращаются в своего рода эфир экономики. Эфир был физической гипотезой, позволявшей объяснить взаимодействие между отдаленными объектами. Деньги по мере их десубстанциализации все более начинают выполнять ту же функцию. Большая часть современных трансакций происходит с электронными деньгами; это коренным образом меняет экономику: производство все более уходит на задний план экономической деятельности. Едва ли не самые грандиозные события современного мира происходят в виртуальной, знаковой форме. То, что затем реализуется в виде физической деятельности и в изменении физических объектов, зачастую оказывается либо второстепенными, несущественными последствиями деятельности, либо вовсе непредвиденными ее последствиями. Например, крупнейшие финансовые спекуляции, вроде тех, что осуществляются Дж. Соросом, вызывающие падение жизненного уровня и вообще экономический коллапс целых стран, происходят в виртуальной сфере (мировой валютный рынок целиком "виртуализирован"), а то, с чем приходится физически и психологически иметь дело гражданам стран - жертв кризиса, относится к сфере побочных либо непредвиденных последствий.

3. Реальное время. Того, что ныне именуется "реальным временем", ранее не существовало. В древности и средневековье различные моменты времени характеризовались качественной определенностью. В древности время выступало, по меткому определению А.Я.Гуревича, как "конкретная предметная стихия", оно было неотделимо от вещей и действий, в нем содержащихся. Уже в средневековье складывается особенный, не совпадающий ни с природным, ни с социальным ритм жизни: это субъективный, или личностный ритм; он задается церковью, опосредующей отношения человека - не родового, а каждого конкретного человека - с Богом (это время молитв, служб, возрастные ритуалы, отпевание, погребение и т.п.). Этот вновь возникший субъективный ритм жизни "перекрещивается" с объективным, то есть сезонно-природным, частично совпадающим с социально организованным. На этом пересечении возникает стандартное время, то есть время трудовых и духовных ритмов повседневности, характерное для модерна как когнитивной эпохи.

В современном мире возник новый род восприятия времени: это так называемое реальное время. Реальное время - это время, релятивизируюшее все прочие членения времени. Когда речь идет о "коммуникации в реальном времени", имеется в виду, что ни субъективное восприятие длительности, ни время дня и ночи, сезонов природы, ни стандартизованное время трудовых ритмов, ни всякое другое не играет никакой роли. Реальное время - это момент синхронизации передатчика и реципиента, никакого другого смысла, соотносящего этот момент с иными, более масштабными временными, или пространственными, или смысловыми целостностями, реальное время не имеет. Реальное время - это вечное настоящее, или, можно сказать, уничтожение времени. Выше мы говорили об уничтожении пространства в ходе глобализации, побуждаемой, в частности, развитием совремиенных коммуникационных технологий. Так вот, параллельно уничтожению пространства идет и уничтожение времени путем введения категории реального времени.

Разумеется, мы живем сегодня "на пересечении" самых разных временных структур. И цикличного природного времени, состоящего в чередовании времен года, дней и ночей, и времени хозяйственных ритмов, диктуемых, в конечном счете, природными ритмами, и "стандартно-трудового" времени модернистской, или капиталистической, повседневности. Мы переживаем и субъективную "длительность", и историческое время (скажем, период демократизации). Кроме того, каждый переживает во времени осуществление собственных проектов и планов. Но все чаще и чаще мы ощущаем себя близкими к жизни "в реальном времени", то есть в виртуальной одновременности различных событий. Виной тому масс-медиа. Благодаря масс-медиа самые разные события происходят везде и одновременно. Открывая газету (а она в этот момент открывается везде) или включая телевизор, мы открываем будущее постмодерна; в них все одновременно: и суд шариата, и клонированиме живетных, и запуск космической станции, и собрания сатанистов. Причем в газете, также, как и на экране, все это оторвано от логики и истории каждого из этих событий, а только логика и история (то есть традиция) придают каждому из этих событий смысл. "В реальном времени" они обессмысливают самих себя и парализуют рациональную человеческую активность.

Масс-медиа не могут работать целиком и полностью в реальном времени, хотя к этому и стремятся. Они вынуждены приспосабливаться к природным и трудовым ритмам. Вращение Земли и необходимость сна для организма дают человеку некоторую отсрочку, устанавливают своего рода очередность информирования (японцы информируются раньше, или, наоборот, ползже, чем англичане), а также избавляют от необходимости реагировать в реальном времени. Если бы этого не было, то оказалось бы, что все события на Земле происходят повсюду и одновременно. Это логически внутренне противоречивое и в реальности непредставимое состояние дел. Это должно было бы привести к взрыву земной системы. Но это и был бы постмодерн, соответствующий своей идее. Можно предположить, что пока Земля еще вертится (если она вертится), когнитивная идея постмодерна остается в полной мере неосуществимой.

4. Особая форма социальности. Человеческое общество традиционной эпохи - это сожительство индивидуумов, каждый из которых, хотя и обнаруживал в себе качества, объединяющие его с некоторыми другими людьми, тем не менее выступал в социальной среде как равная только самой себе и несоизмеримая с другими личность. Георг Зиммель указывал на парадоксальный факт: тем общим, что объединяет многих людей в категорию "аристократия", является уникальность каждого из них. В новой форме социальности, характерной для эпохи модерна, индивидуумы стали восприниматься как типы, как представители безличных структур, будь то профессиональные, возрастные, организационные или любые другие структуры. В любом социальном взаимодействии индивидуум интерпретируется его партнерами как представитель типа, и само взаимодействие развертывается как взаимодействие не личностей во всем богатстве их характеристик, а типических индивидуумов (продавец-покупатель, отец-сын, мужчина-женщина и т.д.). Этот процесс типологических интерпретаций и переинтерпретаций, находящий свое выражение в конкретности поведения, собственно и есть процесс постоянного воспроизводства социальных структур и институтов. Социальность эпохи модерна - это сожительство и взаимодействие структур и типов. И вовсе не случайно наука социология, осознающая себя как исследование структуры общества, возникла одновременно со становлением когнитивного стиля эпохи модерна. Более того, она стала подлинным зеркалом модерна, одновременно формой и продуктом самоосознания эпохи, а также и метаповествованием, служащим орудием легитимации эпохи. Выше говорилось, что наука - любимое дитя модерна; пожалуй, по-настоящему любимое и в полное мере кровное дитя эпохи, в котором она безошибочно узнает самое себя, является не наука вообще, а социология.

Теперь о постмодерне. Если следовать принципам когнитивного стиля постмодерна, то нужно будет отказаться от функционального рассмотрения обшеств как продуктов взаимодействия структур. Основанием интеграции крупномасштабных сообществ, если нынешние тенденции будут реализовываться и далее, не может быть ни ценностный консенсус, ни систематическое насилие. И для того, и для другого в современном обществе остается все меньше места. Для первого - по причине виртуализации идеологий и плюрализации стилей и образов жизни, для другого - по причине снижения витальности современного человека, также вызываемого виртуализацией страстей. Можно предположить, что будущее за относительно небольшими самоорганизующимися сообществами, основанными на единстве мировоззрений. Разделение труда в них постепенно будет минимизироваться. Структура их будет организовываться по-разному в зависимости от типа метанарратива, лежащего в основе каждого из них: от идеального равенства до средневековой иерархии, от либеральной демократии до кровавого тоталитаризма. Но никто не будет сражаться за права человека, потому что каждый станет жить в том сообществе, которое он для себя выбрал. Основой их жизнедеятельности станут новейшие информационные технологии, не требующие полной гибели всерьез даже в самых крайних обстоятельствах. Борьба за выживание, собственно, и являющаяся конечной причиной насилия в обществе, в связи с технологическим прогрессом сойдет на нет. Насилие виртуализируется и станет не предметом легитимации, а ее средством, то есть не идеология будет служить орудием легитимации власти, а власть - орудием легитимации идеологии, т.е. реализации виртуального продукта. Другими словами, применять насилие и принимать на себя насилие люди станут не по воле обстоятельств и не для реализации садистских и мазохистских инстинктов, а исключительно для подтверждения верности избранным ценностям. Все происходящее будет происходить в реальном времени, то есть истории не станет, также, как не станет социологии, а во всем происходящем не станет смысла. Рационального смысла. Это и будет новая магическая эпоха. На самом деле мы от нее не так далеко, как кажется.