Доклад Ростислава меня затронул в одной точке: я давно замечал, что хороших
людей от плохих можно отличить лишь по одному существенному признаку:
у первых в той или иной мере присутствует безусловная любовь к жизни,
- у последних она отсутствует. Даже не любовь, и даже не к жизни. Уважение,
почтительность к бытию, понимая под бытием некую сумму жизни и смерти
под каким бы видом эта сумма не приподносилась. Левинас в изложении Дымерца
говорит о похожем примате любви и уважения к бытию перед нашими познавательными
запросами к нему. Конечно же, бытие в позу эгологическому онтологизму
он называет красиво Другим, имея, наверное, ввиду, что оно живое и организовано
никак не проще нас с Вами, в нем находимых и им определяемых. Конечно
же, безусловную любовь Левинас подает как отвечание ("ответствовательность")
на властные манифестации Другого, на его иносказательные зовы-призывы.
Но суть остается та же: как бы не издевалась над тобой судьба, какой бы
убогой и гадкой она не складывалась, не смей отворачиваться от нее, а
уважай, внимай, и пытайся восхищаться. Покорствуй, трепетно, и нежно.
Ласкайся к бичу гуляющему по спине твоей, так как это бич любви. Признавай
господство Другого-Учителя за ним стоящего. Все как по Торе. Только вместо
богобоязни - Другогобоязнь сдобренная мазохистским эротизмом метафизического
раба-твари.
Здесь казалось бы нет ничего свежего уже после Спинозы и Гегеля, не говоря
уж о Пармениде: все они отождествляли Бытие с Благом, которое нужно интеллигибельно
любить, а идею зла расценивали как ложную, как следствие недоразумения.
Но Левинас полагает, что все эта традиция - извращенческая, поскольку
в корнее ее лежит желание схватить и опредметить Другого, подменить его
"освоенным" чарез навешиванье свойств бытием, и тем самым утвердится
над Другим в своем превосходстве, убить Другого. Это путь знания, а не
отношения-творения, путь дъявольского соблазна быть аки боги, как еще
сказал бы подобный товарищ Шестов. Казалось бы это снова уже всем надоевший
за прошлое столетие Ницшеанский мотлох в несколько иной словобоболочке,
эти же недалекие наезды на Знание, выхолащивающее Чувство-Волю-Отношение,
идущие от сквозной гносеологической усталости нашей бедной культуры. Как
скудна философская изобретательность современников, можно взвопить! Дерида,
который деконструировал все что можно, в том числе и оригинальность-оппозиционность
Левинасового ученья о Другом и вписал это ученье в евротрадицию, пишет
о том же, о фало-лого центризме.
Но категория Другого любопытна тем ни менее.
Я - есть: это научный факт. Факт и то, что я есть в чем-то ином, отличном
от меня. В чем я есть: в природе, в вещи, в истории, или в Боге? Для Левинаса,
похоже, нет сомнения относительно того, что я есть не в сущем, а в Существующем,
или в Другом. Предположить, что что-то убитое определяет меня для него
нонсенс, нарушающий третий закон термодинамики. А если я есть в Другом,
то лишь с его, этого Другого, согласия. Стало быть, он об мне знает(подозревает),
и у нас с ним - отношения.
Другой как концепт Бога хорош своей неопределенностью. Это не фамильярное
панибратское "Ты" Бубера. На ровную ногу можно стать с близким
или со знакомым. Но не с Другим. Другой дистанцирован. Он непроницаем
до чуждости. Он страшен, но страшен лиш для того, кто ищет знания и отождествления
(т.е. - господства). Другой не страшен лишь для готового к безусловной
покорности. Это акт преодоления ксенофобии через самоподданство весьма
характерен с психологической точки зрения. Бог может казнить, мучить,
может убить, ведь его помыслы и силы неисповедимы. Поэтому он Другой,
а не Свой. Я чувствую ого отношение ко мне в силу того, что я есть, а
значит я есть в отношении. Я сношаем, иными словами. Я не могу никак определить
это отношение с той стороны: ничем - ни словом, ни вещью. Чего этот Другой
хочет от меня, и чем я ему любопытен - загадка. Но чего-то он хочет, раз
мы есть и я так зависим от него. По Дымерцу, отношение это первично к
существованию обоих, а стало быть бог Левинаса - не абсолютный и самодостаточный
до одури как сфайрос элеатов бог, а относительный, такой релятивный, коммуникативный
господь, но без розового равноправия, правда. Остается ли что-то иное
для разума в таких условиях кроме как предположить на свой страх и риск,
что этот Господин - благорасположен, что он учит, и ведет к лучшему, и
что ему вовсе не все равно с какой ноги я сегодня встану с кровати. Есть
два выхода из этой ситуации - отрицать существование Другого, смирясь
с абсурдом собственного одиночества, (или убивая себя из протеста против
абсурда, против несиметричности этих отношений) - либо отдиться этому
Другому каков бы он ни был, и чего бы он не хотел. Принять его как неминуемое,
как Рок, как родного. Преодолеть отчуждение через акт самоотдачи, через
свое обязательство к ответственности. Вот здесь и светится отличие от
евротрадиции с ее отождествлением любви и понимания. Осуждение (неприятие,
нелюбовь) есть плод непонимания, или, вернее, недоразумения, учит евротрадиция,
и тем самым обязывает к поискам понимания, склоняет ждать его как исцеления,
"возвращения с себе". Нет, возражает Левинас, именно непонимание
есть залог подлинностьи любви. Только любовь к непонятному достойна уважения,
поскольку это не есть скрытая любовь к самому лишь себе: последнее уже
было бы не любовью, а помешательством.
Очень толерантная доктрина.
Но вот только приходится в этой онтологии отношений не согласиться с оценками
Ростислава концепта Третьего как случайного привнесения, сделанного в
угоду коньюнктуре. Третий, как представляется, отнюдь не третий лишний
в этом предельном тет-а-тете с Господом. Третий - не просто масса посторонних
и, наверно, равнодушных свидетелей моих сношений с Другим, и даже не третейский
судья. Третий - это недо-Другой: он не такой как я, и в то же время на
Другого явно не тянет. Но об этом надо еще подумать.
В общем, был бы интересный доклад, если бы докладчик не прятался за маской
пересказчика и немного раскрыл больше свое отношение к вопросу.
Все публикации философского клуба