вход

хроника

клуб

корзина

мейл

подготовил Алексей Тарасов

Полани М. Личностное знание. - М.: Прогресс, 1985.

Стр. 20 «Потому что, будучи человеческими существами, мы неизбежно вынуждены смотреть на Вселенную из того центра, что находится внутри нас, и говорить о ней в терминах человеческого языка, сформированного насущными потребностями человеческого общения. Всякая попытка полностью исключить человеческую перспективу из нашей картины мира неминуемо ведет к бессмыслице.» Коперник предпочел гелиоцентрическую систему на основании бо льшего интеллектуального удовлетворения.

Стр. 21 здравые доводы, свидетельствующие о том, что теоретическое знание является более объективным, чем непосредственный опыт.

Стр. 22 (а) «теория на которую я опираюсь, является объективным знанием в той мере, в какой она оказывается верной или ложной в ходе моего использования содержащегося в ней знания.»

(в) «Поскольку формальные утверждения теории не зависят от состояния личности, которая ее принимает, теории можно конструировать, невзирая на повседневный опыт личности.»

Стр.29 «научная теория не может выходить за пределы опыта и утверждать нечто, что нельзя было бы проверить опытным путем.» «Если теория не подтверждается опытом или ее невозможно проверить опытным путем, ее необходимо пересмотреть с тем, чтобы ее прогнозы ограничивались только наблюдаемыми величинами.»

Стр.33 «эксперимент Майкельсона – Морли, который Эйнштейн упоминает в подтверждение своей теории и который с тех пор фигурирует во всех учебниках как решающий фактор, подвигнувший Эйнштейна на ее создание, на самом деле не дал результат, соответствующего теории относительности! По общему признанию, этот эксперимент подтвердил предположение его авторов, что относительное движение Земли и «эфира» не превышает одной четвертой орбитальной скорости Земли. Но эффект, наблюдавшийся в ходе эксперимента, не был незначительным; во всяком случае, до сих пор не доказано, что им можно пренебречь. Наличие положительных данных в эксперименте Майкельсона – Морли было впервые отмечено в 1902г. В.М. Хиксом; впоследствии Д.К. Миллер вычислил, что эти данные соответствуют «эфирному ветру», имеющему скорость 8-9 км/сек. Больше того, Д.К. Миллер и его сотрудники в период с 1902 по 1926г. воспроизводили эксперимент Майкельсона – Морли на более совершенной аппаратуре много тысяч раз и получили те же данные.»

Стр. 34-36. « История с экспериментом Д. К. Миллера может слу­жить прекрасным опровержением той точки зрения, что наука основывается главным образом на опытах, которые каждый может воспроизвести по своему желанию. Из этой истории можно сделать вывод, что критическая, верификация всякого научного утверждения требует точ­но таких же усилий, направленных на обнаружение ра­циональности, скрытой в природе, как и любое научное открытие, пусть даже эти усилия осуществляются на другом, более низком уровне. Для анализа верификации научных законов философы, как правило, выбирают в ка­честве примера такие законы, в истинности которых ни­кто не сомневается, и поэтому они неизбежно проходят мимо этих усилий. То, что они описывают, является практической демонстрацией научного закона, но не его кри­тической верификацией. В результате появляется такая концепция научного метода, в которой отсутствует как сам процесс открытия (на том основании, что он не следует никакому определенному методу), так и процесс верификации, поскольку рассматриваются только те примеры, где реальная верификация не производится.

В то время, когда Миллер сообщил о результатах своих экспериментов, на основе теории относительности было сделано еще мало прогнозов, которые можно было бы проверить опытным путем. Ее эмпирическую основу составляли преимущественно наблюдения, сделанные до ее появления. Интерпретация этих известных явлений, данная основе новой теории, была признана рациональной, поскольку все они выводились как следствия из одного рационального принципа. Совершенно аналогичным образом ньютоновская интерпретация трех законов Кеплера, периода обращения Луны и явлений земного тяготения, осуществленная в понятиях общей теории гравитации, немедленно завоевала себе авторитет и признание еще до того, как на основе ее были сделаны какие-либо прогнозы. Именно это внутреннее рациональное совершенство теории относительности заставило Макса Борна, несмотря на свойственный ему сугубо эмпирический подход к науке, еще в 1920 г. приветствовать «величие, смелость и ясность мысли», присущие теории относительности, которая сделала научную картину мира «более прекрасной и значительной».

Сегодня, по прошествии многих лет, по крайней мере одна формула теории относительности получила точные и разнообразные подтверждения. Это, пожалуй, единственная формула, напечатанная крупным шрифтом на обложке журнала «Тайм». Было показано многократно, что уменьшение массы т при высвобождении энергии е в результате ядерной реакции удовлетворяет соотношению е = mc 2 , где с - это скорость света. Однако такие верификации теории относительности не что иное, как подтверждения первоначальных суждений Эйнштейна и его последователей, которые связали себя с этой теорией задолго этих верификаций. Но еще более удивительно то, что эти подтверждения относятся также и к мыслям Эрнста Маха, который задолго до этого сделал попытку заложить более рациональные основы механики, выдвинув про­грамму релятивистской физики в то время, когда такая цель еще ни перед кем не вставала.

Современной физике присущи, как я уже говорил, красота и сила рациональности совершенно нового типа. Когда классическая физика вытеснила пифагорейскую традицию, математическая теория превратилась в простой инструмент для вычисления значений физических величин.»

Стр.37 «когда законы физики оказываются таким образом частными интерпретациями геометрических теорем, напрашивается вывод, что содержание физической теории во многом определяется тем, что она обладает такого же рода совершенством, что и чистая геометрия – и вообще чистая математика, - которая существует и развивается во имя этого совершенства.» О траектории движения тел по геодезическим линиям.

«... следует признать интуицию, внутренне присущую самой природе рациональности, в качестве законной и существенной части научной теории.»

Стр. 43 «... личностная избирательность является неотъемлемой чертой науки.»

Стр. 63 « Аналогично обстоит дело с теорией, что все существую­щие сегодня виды растений и животных возникли в ре­зультате случайных мутаций. Подтверждение этой теории возможно лишь в том случае, если вы, во-первых, предста­вите специфические черты живого существа как особого рода порядок, который вы способны распознавать, а во-вторых, поверите, что эволюция имела место вследствие весьма маловероятных совпадений случайных событий, приведших к появлению в высшей степени своеобразных форм упорядоченности. Однако если мы отождествим - а я как раз собираюсь это предложить - значимый порядок с действием упорядочивающего начала, то возникновение сколько-нибудь значимого порядка мы не сможем припи­сать случайным соединениям атомов, а из этого следует, что случайный характер происхождения видов растений и животных - это логический абсурд. Такую концепцию можно рассматривать только как попытку бессознательно уклониться от реальной проблемы, вытекающей из того факта, что во Вселенной появились столь странные сущест­ва, как, например, мы, люди. Сказать, что это результат естественного отбора, - значит ничего не сказать. Естест­венный отбор объясняет только, почему вымирали непри­способленные особи, но ничего не говорит о том, как вооб­ще появились любые живые существа - будь то приспособ­ленные или неприспособленные. Такое решение этой про­блемы напоминает следующий метод поимки льва: поймать двух львов и одного выпустить.»

Стр.193 в основе личностной компоненты всех утверждений науки лежит активное начало, генезис которой прослеживается уже у примитивных форм жизни (червя или амебы) в «проявлении той общей активности, свойственной всем животным, которая направлена не на удовлетворение определенной потребности, а просто на исследование среды, своего рода стремление осмыслить ситуацию.»

Стр.194 «Теория содержит в себе неартикулированный компонент, утверждающий ее красоту и существенный для убеждения в истинности этой теории.» «Правда, эмоциональная нота звучит уже в активном принципе животной жизни, предвосхищающей, как я обнаружил это выше, интеллектуальные устремления человека.»

Стр. 195 «Привлекательность научной теории, обусловленная ее красотой и частично основывающая на ней свои притязания на соответствие эмпирической реальности, подобна произведению искусства, ... Исторически это родство проявилось в происхождении теоретической науки их пифагорейства. Благодаря наличию эмоциональной составляющей мы можем рассматривать науку в одном ряду великих систем человеческого познания.» «Наука должна признавать правильность определенных эмоций,»

Стр.196 «... страстность в науке – это не просто субъективно-психологический побочный эффект, но логически неотъемлемый элемент науки. Она присуща всякому научному утверждению и тем самым может быть оценена как истинная или ложная в зависимости от того, признаем мы или отрицаем присутствие в ней этого качества.» «Страстность ученого, делающего открытие, имеет интеллектуальный характер, который свидетельствует о наличии интеллектуальной , и в частности научной, ценности . Утверждение этой ценности составляет неотъемлемую часть науки.»

Стр. 197 « Функция, которую я здесь приписываю научной страстности, состоит в возможности различения фактов, имеющих или не имеющих научный интерес. Лишь небольшая часть известных фактов представляет интерес для ученых; и на­учные эмоции служат, в частности, ориентиром для оцен­ки, что представляет больший интерес, а что - меньший, что имеет для науки огромное значение, а что - относи­тельно небольшое. Я хочу показать, что оценка эта зависит, в конечном счете от чувства интеллектуально прекрасного и представляет собой эмоциональную реакцию, не поддаю­щуюся бесстрастной оценке (так же как мы не можем бес­страстно определять красоту произведения искусства или достоинство благородного поступка).

Науки открывают новое знание, однако новое видение, которое при этом возникает, само не является этим знани­ем. Оно меньше, чем знание, ибо оно есть догадка; но оно и больше, чем знание, ибо оно есть предвидение вещей еще неизвестных, а быть может, и непостижимых в настоящее время. Наше видение общей природы вещей - это наша путеводная нить для интерпретации всего будущего опыта. Такая путеводная нить является необходимой. Теории научного метода, пытающиеся объяснить формирование научной истины посредством какой бы то ни было чисто объективной и формальной процедуры, обречены на неудачу. Любой процесс исследования, не руководимый интеллекту­альными эмоциями, неизбежно потонет в тривиальностях. Для того чтобы наше видение реальности, на которое от­кликается наше чувство научной красоты, могло стать ра­циональным и интересным для исследования, оно должно подсказывать нам определенную категорию вопросов. Оно должно рекомендовать нам группу понятий и эмпириче­ских отношений, внутренне достоверных, а потому и подле­жащих отстаиванию, даже если какие-нибудь свидетель­ства внешне им и противоречат. Оно должно, с другой сто­роны, говорить нам и о том, какие эмпирические соотноше­ния следует отвергнуть как мнимо наглядные, хотя бы в их пользу и можно было привести пока еще не объясняе­мые новыми допущениями данные. По сути, не имея шка­лы значимости и убедительности, основанной на определен­ном видении действительности, нельзя открыть ничего ценного для науки;»

Стр. 198 «Утверждение будет приемлемо как компонент науки, если оно обладает, и будет тем более для нее ценно, чем в большей мере оно обладает:

•  достоверностью (точностью),

•  релевантностью для данной системы знания (глубиной) и

•  самостоятельной значимостью.

Стр.199 «... точность наблюдения сама по себе еще не делает его ценным для науки.»

стр.201 «Ученые сплошь и рядом игнорируют данные, несовместимые с принятой системой научного знания, в надежде, что в конечном счете эти данные окажутся ошибочными или не относящимися к делу. Мудрое пренебрежение подобного рода данными предотвращает научные лаборатории от вечной погруженности в суету бессвязных и тщетных усилий, направленных на проверку ошибочных и голословных утверждений. Но к несчастью, нет правила, как при этом избегнуть риска случайно пренебречь истинными данными, расходящимися (может быть только внешне) с бытующими научными доктринами.» «...два первых критерия научной ценности, - совместно определяют научную ценность факта. Глаз “ видит ” даже отсутствующие детали, если они по смыслу подходят к общей картине, а если какие-либо детали не имеют смысла, он их не видит; и таким же образом весьма малая внутренняя достоверность будет достаточна, чтобы придать высшую научную ценность предполагаемому факту, если только он согласуется с крупным научным обобщением, в то время как самые упрямые факты будут отодвинуты в сторону, если для них нет места в уже сформировавшейся научной схеме.»

стр.205 «Однако до сей поры наваждение лапласовской мистификации не рассеялось. Всеобщая тенденция стремиться в науке к точности наблюдений и систематичности в ущерб содержательной стороне дела по-прежнему вдохновляется идеалом строго объективного знания, который содержался в парадигме Лапласа.»

стр.208 «...страстное стремление к истине может толкнуть и на ложный путь. Кеплер ликовал, открыв в небесных орбитах соответствие пяти правильным многогранникам; он думал, что расстояния шести известных ему планет до Солнца соответствуют размерам шести последовательно взятых платоновских тел, измеренным радиусами вписанных и описанных сфер.»

стр. 214 «Признак подлинного открытия – это не его полезность, а предвосхищение этой полезности.»

стр.215 идея Луи де Бройля (1923) приписать имеющим массу частицам волновую природу была основана исключительно на соображениях, связанных с интеллектуально красотой.

стр.216 «Полагаю, что три вещи мы уже установили почти несомненно: возможность истинного познания природы на основе интеллектуальной красоты; насущную необходимость различать между этой красотой и чисто формальным изяществом; зыбкость границы между первой и вторым, в результате чего даже самым проницательным ученым бывает трудно провести эту границу.»

стр. 217 « 5. Научные разногласия

(Стремление убеждать других, как и эвристический порыв, из которого оно происходит, также оказывается пе­ред лицом логического разрыва. В той мере, в какой открыватель предался новому ви дению действительности, он отделил себя от других, мыслящих еще по-старому. Его стремление убеждать побуждает теперь его преодолеть разрыв между ними и собой путем обращения других в свой способ видеть вещи, подобно тому как его эвристиче­ское стремление побуждало его преодолевать эвристичес­кий разрыв, отделявший его от открытия.

Отсюда мы видим, почему научные разногласия никог­да не остаются всецело внутри науки. Когда дело касается новой системы мышления о целом классе фактических (как предполагается) данных, встает вопрос, следует ли принципе принять или отвергнуть эту систему. Те, кто ее отвергнет на неопровержимых для них основаниях, неизбежно будут рассматривать ее как плод полной некомпетентности. Возьмите, например, такие предметы совре­менных научных споров, как психоанализ Фрейда, апри­орная система Эддингтона или «Границы ума» Раина. У каждого из упомянутых авторов была своя концептуальная схема, посредством которой он идентифицировал факты и в рамках которой он строил свои доказательства; каждый выражал свои концепции с помощью присущей только ему терминологии. Каждая такая схема относительно устойчива, ибо может объяснить большинство признаваемых ею за установленные данных; и она достаточно последовательна, чтобы оправдать, к радости своих сторонников, пренебрежение теми действительными или кажущимися фактами, которых она истолковать пока еще не в силах. Соответственно эта схема изолирована от всякого действительного или предполагаемого знания, ба­зирующегося на других представлениях об опыте. Две конфликтующие системы мысли отделены одна от другой логическим разрывом в том же смысле, в каком проблема отделена от разрешающего ее открытия. Формальные опе­рации, основанные на одной интерпретирующей схеме, не могут доказать какого-либо утверждения тому, кто исходит из другой схемы. » стр. 218, 219 « Приверженцы первой схемы не смо­гут даже добиться того, чтобы приверженцы второй их выслушали, поскольку для этого тех надо сначала обучить новому языку, а никто не будет учить новый язык, пока не поверит, что он нечто означает.

Враждебная аудитория фактически может даже со­знательно отказаться рассматривать новые концепции (такие, например, как те, которые были введены Фрейдом, Эддингтоном или Райном) именно потому, что ее представители опасаются, что, если только они примут такую канву для рассуждений, она доведет их до выводов, которые для них неприемлемы. Сторонники новой системы взглядов могут убедить свою аудиторию только посредст­вом завоевания ее интеллектуальной симпатии по отно­шению к доктрине. Те, кто слушают с сочувствием, смогут открыть для себя то, чего они в противоположном случае никогда бы не поняли. Такое приятие нового есть эври­стический процесс, акт, в котором личность изменяет себя, следовательно (в той мере, в какой это так) - это - акт обращения. В итоге появляются ученики, образующие школу, представители которой на данный момент оказы­ваются изолированными от всех внешних для школы уче­ных логическим разрывом. Они думают иначе, говорят на другом языке, живут в другом мире; но меньшей мере од­на из двух образующихся таким образом школ для этого периода времени и в той мере, в какой все это имеет ме­сто, оказывается (будь то обоснованно или нет) исключенной из научного сообщества.

Теперь мы можем также видеть огромные трудности, которые иногда возникают при попытке убедить других принять новую научную идею. Мы видели, что в той мере, в какой эта идея представляет собой новый способ рас­суждения, мы не можем убедить в ней других формальной аргументацией, потому что до тех пор, пока будем рассуждать с ними, используя их логическую схему, мы ни­когда не сможем побудить их оставить эту схему. Поэтому к доказательству необходимо добавить формы убеждения, которые могли бы привести к обращению противников. Отказ начинать с оппонентом разговор в соответствии с его собственной манерой аргументации необходимо тогда оправдывать путем изображения этой манеры как чего-то совершенно бессмысленного.

В столкновении интеллектуальных страстей каждая сторона неизбежно будет подвергать нападкам личность оппонента. Эти конфликты часто выглядят не как подлинно научные споры, но как конфликты между конкурирующими способами научного видения или же между научными ценностями и вненаучными интересами, незаконно вмешивающимися в подлинный процесс научного исследования.

Приведу здесь для иллюстрации данного положения вещей четыре примера подобного рода разногласий. Пер­вым примером может служить спор о коперниканстве, на который я уже имел случай ссылаться. Другие три отно­сятся к девятнадцатому столетию, а их результаты, как и результаты первого спора, сыграли действенную роль в формировании нашего современного восприятия науч­ных ценностей.

Теории Птолемея и Коперника долгое время противо­стояли друг другу как две, по существу, законченные си­стемы, отделенные друг от друга логическим разрывом. В течение 148 лет, с момента публикации труда Копер­ника «Об обращениях небесных сфер» до появления ньютоновских «Принципов натуральной философии», любой неизвестный факт мог объясняться с позиций как той, так и другой теории. В 1619 г. открытие Кеплером третьего закона движения планет, возможно, сдвинуло равновесие в пользу теории Коперника, однако отсутствие наблюде­ний в пользу сезонной вариации угла, под которым видны неподвижные звезды, по-прежнему представляло серьез­ную трудность для этой теории.

Ошибочный аргумент, что падающие тела не опуска­лись бы на Землю вертикально, если бы она двигалась, был опровергнут Галилеем; однако в своем объяснении приливов, которые он считал решающим доказательством вращения Земли, он сам впал в такого же рода ошибку. Его открытие спутников Юпитера, возможно, было мно­гообещающим, но вряд ли значение этого открытия оправ­дывало презрительные нападки Галилея на тех, кто отка­зывался смотреть на эти спутники через его телескоп.»

стр.221 «полагаю, что элиминация личностного знания из науки разрушила бы ее,»

стр. 229 « Я сказал, что интеллектуальная страстность содержит в себе момент активного утверждения. В науке она утверждает научный интерес и ценность определенных фактов, подчеркивая в то же время отсут­ствие такого интереса и ценности применительно к дру­гим фактам. Эта селективная функция (при отсутствии которой вообще нельзя было бы определить, что такое на­ука) тесно связана с другой функцией тех же эмоций, дополняющей их когнитивное содержание волевым компо­нентом. Это их эвристическая функция. Эвристический импульс связывает наше признание научной ценности с видением реальности, которое ориентирует нас в нашем исследовании. В то же время эвристическая эмоция слу­жит главным источником оригинальности как силы, по­буждающей нас покидать общепринятую схему интерпретации и соглашаться (преодолевая при этом логический разрыв) на использование новой схемы. »

стр.235 «в любом научном споре имеется тенденция к превращению его в диспут между установившимся авторитетом и самозванцем, за которым пока что отрицается статус ученого, по крайней мере по отношению к подвергаемой обсуждению работе.»

стр. 238 «принцип «экономии мышления» Маха: наука – это простейшее описание или наиболее адекватное резюме фактов.»

стр. 241 «Астрология три тысячи лет держалась на эмпирических свидетельствах, подтверждавших предсказания гороскопов.»

стр. 246 « Если мы не придем к сознанию, что логические антецеденты науки являются внутренними по отношению к науке, то мы неизбежно будем воспринимать их как суж­дения, признаваемые еще до начала научного исследова­ния. Если мы при таком восприятии будем размышлять по их поводу и обнаружим, что логически они неизбеж­ны, то перед нами будет неразрешимая проблема их оп­равдания. Проблема эта неразрешима потому, что требует объяснения несуществующего положения дел. Никто ни­когда не утверждал предпосылок науки самих по себе. Научные открытия достигались страстными и напряжен­ными усилиями сменявших друг друга поколений великих людей: эти люди сумели покорить все современное чело­вечество сплои своих убеждений. Так образовался наш научный взгляд на вещи, а логические правила дают лишь весьма худосочное резюме этого взгляда. Если мы спро­сим, почему мы принимаем это резюме, то ответ на этот вопрос лежит в самой совокупности того знания, которое этими правилами резюмируется. Для ответа мы должны вспомнить, каким путем каждый из нас пришел к приня­тию этого знания и каковы причины по которым мы про­должаем его принимать. Тогда наука) предстанет перед нами как обширная система убеждений, глубоко укоре­ненных в нашей истории и культивируемых сегодня спе­циально организованной частью нашего общества. Мы увидим, что наука не устанавливается путем принятия некоторой формулы, но есть часть нашей духовной жизни, обособившаяся как поле, возделываемое по всему миру тысячами ученых-специалистов; причем косвенно к этому полю причастны еще многие миллионы людей.

Наука есть система убеждений, к которой мы приоб­щены. Такую систему нельзя объяснить ни на основе опы­та (как нечто видимое из другой системы), ни на основе чуждого какому-либо опыту разума. Однако это не озна­чает, что мы свободны принять или не принять эту си­стему; это просто отражает тот факт, что наука есть си­стема убеждений, к которой мы приобщены и которая поэтому не может быть представлена в иных терминах. Доведя нас до данной точки зрения, логический анализ науки явно обнаруживает свою ограниченность и выходит за свои пределы в направлении формулировки науки на основе принципа доверия, который должен будет рас­сматриваться на более поздней стадии настоящего иссле­дования. »

стр. 247, 248 «В процессе перехода от эвристического акта к рутинному преподаванию его результатов, а в конечном счете и к простому их принятию в качестве известных и верных, полному преобразованию подвергается личностное участие познающего в акте познания. Импульс, содержавшийся в первоначальном эвристическом акте, был страстным и необратимым преобразованием, которому открыватель подверг свои собственные концепции; за этим преобразованием мог последовать столь же бурный процесс обращения других. После этого тот же процесс воспроизводится в смягченной версии: сначала как окончательное признание публикой данного открытия и наконец в такой форме, в которой все его динамическое качество утрачено.»

стр.248 «заостренность, которая неизменно свойственна нашей интеллектуальной страстности, мы находим в энергии влечений, в вожделениях, в приступах страха. Уже раньше мы признали подобные импульсы наиболее примитивными проявлениями активного принципа, с помощью которого мы овладеваем знанием и удерживаем его.»

Стр. 250 «научная ценность должна быть обоснована как часть человеческой культуры, охватывающей также человеческое искусство, право и религию – области равным образом созданные благодаря использованию языка. Ибо все это великое артикулированное здание эмоционально насыщенной мысли воздвигнуто силой страстей, для которых сооружение этого здания послужило творческим поприщем. Воспитанные внутри этой культуры молодые мужчины и женщины усваивают ее, включая свой интеллект в ее структуру и переживая благодаря этому эмоции, которым их учит усвоенная мим культура. В свою очередь они передают эти эмоции следующим поколениям, и от того, насколько энергично те их воспримут, зависит дальнейшее существование всего здания культуры.»

Стр. 261 «Мы переопределили слово «истина» как выражение нашей убежденности в том предложении, к которому это слово относится.»

Стр.276 «отвергая верительные грамоты как средневекового догматизма, так и современного позитивизма, мы вынуждены искать опору в самих себе, не уповая ни на какие внешние критерии; основания истины мы должны отыскать в недрах собственного интеллекта. На вопрос «Кто кого убеждает?» ответ прозвучит просто: «Я пытаюсь убедит себя сам».

Стр.278 «Единственно, что делает наши убеждения несомненными, - это наша собственная в них вера. В противном случае они являются не убеждениями, а просто состояниями ума того или иного человека.»

Стр. 283. «все фундаментальные убеждения столь же неопровержимы, сколь и недоказуемы. Проверка на доказанность или недоказанность фактически не релевантна для признания или отвержения фундаментальных убеждений.»

Стр. 290 «На ученом лежит бремя обязанностей, которые он должен принимать по отношению ко всякому важному утверждению, выдвинутому в его области знаний. Игнорируя такое утверждение, он фактически дает почву для вывода, что он считает его необоснованным.»

Стр.293 «Обезопасив себя посредством своего замкнутого характера и защитившись дополнительно своими «эпициклическими резервами», наука может отрицать (или по крайней мере отказываться рассматривать как нечто лишенное научного интереса) целые области опыта, которые для ненаучного ума выглядят и внутренне связанными, и жизненно важными.»

«Теория электролитической диссоциации, предложенная в 1887г. С. Аррениусом, признавала химическое равновесие между диссоциированной и недиссоциированной формами электролита в растворе. С самого начала измерения показали, что это верно только для слабых электролиттов, наподобие уксусной кислоты, но не для важнейшей группы сильных электролитов, таких как соляная или серная кислота.» В течение более чем 30 лет никому не приходило в голову усомниться в теории, дававшей явные противоречия опытных данных от теоретических расчетов.

Стр. 294 «От всего, что противоречит бытующим научным концепциям, часто отделываются, называя такие факты «аномалиями». Подобный прием часто оправдывался, когда пересмотр теории объяснял эти аномалии – пример модификация теории Аррениуса применительно к сильным электролитам.

«самосогласованность, упоминавшаяся когда-то философами в качестве критерия истины, есть всего лишь критерий стабильности . А стабилизироваться по этому критерию в равной мере могут как истинные, так и ошибочные взгляды на Вселенную. Приписывать истинность любой из конкретных стабильных альтернатив – это фидуциарный акт, который можно анализировать только в терминах принятия на себя определенных обязательств.»

Стр. 295 «Создание неевклидовой геометрии поставило под вопрос евклидову геометрию как целое, лишив последнюю статуса обязательности. Можно представить себе, что однажды мы почувствуем необходимость пересмотреть и наше принятие математики в целом.»

Стр. 299 «Любовь к истине действует на всех уровнях развития мышления.» В т.ч. и у шимпанзе.

Стр. 302 « Открытие - это акт, в котором удовлетворение, под­чинение необходимости и всеобще-обязывающая сила нерасторжимо соединены.

Даже в естествознании принятие радикальных нововведений часто вынуждает полагаться на еще не развитые вполне формы восприятия материала. Так, чисто математическая структура современной физики не представлялась удовлетворительной физикам предыдущего поколения, ибо они искали объяснений в терминах механических моделей. Современным физикам пришлось (для того, чтобы их подход возобладал) приучить свою аудиторию использовать новые стандарты интеллектуальной оценки. Однако с самого начала пионеры современной физики исходили из того, что их коллеги уже неявно обладают некими зачатками нового восприятия, которое в дальнейшем получит свое развитие таким образом, чтобы отвечать возможностям более глубокого и верного взгляда на вещи, который ведет к этому новому восприятию. Они предприняли ревизию существовавших стандартов в оценках достоинств научных работ в свете более фундаментальных интеллектуальных норм, которые они приня­ли в качестве уже существующих и общеобязательных. Все сказанное, конечно, еще в большей степени, приложимо и к новшествам в художественном творчестве. »

Стр. 305 « Переживания, имеющие фидуциарный характер и обуславливающие фактуальные предположительные утверждения, являются личностными, потому что они следуют за фактами как за чем-то всеобще достоверным; но когда мы личностно не включаясь, рассуждаем об этом акте обусловливания, то переживание его низводится до уровня субъективности. »

Стр. 306 «Действительные факты» – это удостоверенные факты в том их виде, как они рассматриваются в ситуации личностной вовлеченности, в то время как субъективные мнения – это убеждения, удостоверяющие эти факты так, как они видятся с точки зрения несамоотдачи (кем-нибудь, кто не разделяет данных мнений).»

Стр. 307 Утверждение « p истинно» символизирует внекритический акт принятия, который не есть что-то такое, что можно утверждать или знать.

Стр.308 «внешний наблюдатель не может сопоставить знание истины другим лицом с истиной самой по себе. Он может сопоставлять лишь знание истины наблюдаемым лицом со своим собственным знанием о ней. Согласно логике самоотдачи, истина есть нечто, о чем можно мыслить, только будучи в этом убежденным .»

Стр. 312 «нельзя отрицать того факта, что существуют разные степени убежденности, а также того, что наши убеждения со временем меняются.» «мы принимаем науку постольку, поскольку она научна, а вовсе не потому, что она проста или удобна, в обыденном смысле этих слов»

Стр.315 «Ход научного открытия напоминает процесс вынесения трудного судебного решения.»

Стр. 317 «Догадки ученого-исследователя о скрытой реальности личностны. Они являются его мнениями, которых пока что он один (в силу своей оригинальности) и придерживается.»

Стр. 330 «границы, в пределах которых я рассматриваю умственную деятельность в качестве компетентной и за пределами которых я отвергаю ее как суеверие, экстравагантность, безумие или просто пустословие, определяются моей собственной интерпретативной схемой.»

Стр. 332 «Сказать, что некоторое предложение является истинным в контексте акта самоотдачи – значит лично засвидетельствовать его утверждение в качестве такового. Тем самым истинность становится правильностью действия, а подтверждение какого-либо высказывания превращается в указание причин решения принять его, хотя эти причины никогда не могут быть установлены.»

Стр. 333 «Истина, мыслимая как правильность действия, принимает в расчет любую степень личностного участия во всяком знании, которое известно в настоящий момент.»

Стр. 334, 335 « 10. Следовать призванию

Здесь мы сталкиваемся с силами, вызвавшими нас к бытию, к нашей конкретной форме существования. При этом важнейшую роль начинают играть независимые от воли сопутствующие факторы вовлеченности, иллюстри­рованные приведенными выше примерами. Каждый пред­принимаемый нами сознательный акт опирается на не­произвольные функции нашего организма. Наше мышле­ние ограничено врожденными способностями. Наши чувства и эмоции, взвращенные воспитанием, остаются все же побегами, зависящими от природных корней. Кро­ме того, поскольку наша способность к интеллектуаль­ным суждениям вообще опирается на данные, предостав­ляемые автоматическим сенсорным аппаратом, то всегда может случиться, что эта способность будет введена дан­ным аппаратом в заблуждение. Всегда есть опасность, что этический контроль над влечениями, обычно застав­ляющий их служить целям разумно удовлетворяемой в своих потребностях жизни, окажется ими поглощен­ным и дезорганизованным.

Еще хуже то, что все мы в известном смысле сотво­рены обстоятельствами. Любой психический процесс, ко­торым человек превосходит животных, коренится в ран­нем обучении, посредством которого ребенок осваивает язык своего родного сообщества, а может ассимилировать и все культурное наследие, преемственно сохраняемое этим сообществом. Великие преобразователи могут свои­ми усилиями внести изменения в этот язык, но и их ми­ровоззрение останется детерминированным прежде всего временем и местом их происхождения. Наши верования обусловлены в своих истоках нашей принадлежностью. Эта зависимость от культурного наследия нашего обще­ства продолжается в течение всей нашей жизни. Мы все время принимаем информацию, исходящую из ведущих рекламно-пропагандистских центров, и полагаемся на его признанные авторитеты в большинстве своих ценностных суждений. В то же время мы не являемся пассивными участниками социальной структуры, которые просто под­держивают соответствующую форму ортодоксии. Ибо каждое общество распределяет степени участия во власти и прибылях, причем приверженцы интеллектуального status gu о в той или иной мере поддерживают это распре­деление. Поэтому почитание традиции неизбежно защи­щает также и некоторые несправедливые общественные отношения. »

Стр. 337 «моя вера в личностную вовлеченность сама является самоотдачей того же самого типа, который ею утверждается»