вход

хроника

клуб

корзина

мейл

Мотузенко Богдан

Коммуникация современной смерти
(очерк нового предмета социологии смерти)

Пока вы будете читать эту статью,
в мире умрет…

Так уж традиционно сложилось, что социологическая мысль, занимается жизнью во всевозможных социальных формах ее проявления, в то время как смерть чаще всего оставалась вне рамок ее внимания, интересуя больше культурологию, антропологию, психологию и, конечно же, философскую мысль. Это тем более печально, если вспомнить, что социальный феномен смерти соотносится практически со всеми сферами человеческой жизнедеятельности, вовлекая в свою бытийность практически любые виды социальных отношений. Оставаясь одной из ключевых проблем бытия, смерть накладывает глубокий отпечаток на социальность человека в том смысле, что зачастую определяет специфику его существования «на этом свете». Речь идет не о детерминации тантоса, как это, например, представлено в концепции Фрейда . Речь в первую очередь идет о постоянном соотношении освоенного бытия (жизни) с неосвоенным, точка перехода в которое обозначается смертью.

Сложно не поддаться искушению и не перейти от довольно строгого жанра научной академической статьи к простому очерку, посвященному всего лишь обобщенным постулатам социального исследователя. Тут будут очерчены лишь наиболее общее положения социологического исследования смерти.

Смерть в соци ологическом измерении многолика и занимательна . Оставаясь экзистенциальной пустотой, которая держит человека в постоянном страхе, в социальном мире смерть – огромнейший пласт для социологического постижения, который именно потому занимателен , что наряду с трагичным является еще неотъемлемым аспектом функционирования социума. В обоснование этой занимательности, позволим себе несколько достаточно смелых допущений.

Можно утверждать, что социология, посвящена жизни, описывая ее во всем многообразии форм и проявления «совместного» бытия людей; философию же, в таком случае, при первом приближении можно отнести к области знаний, посвященной смерти. И пусть такая вопиющая поверхностность не вызовет возмущения ученого сообщества, ведь даже социология самоубийства возвращает нас к вопросу «как остаться живым?»; в то время как философская наука даже в самых гуманистических своих проявлениях погружает в онтологию наиболее общих категорий, проблематику бытия, смысла жизни, добра, зла и справедливости, которые неизбежно кроется тема небытия, абсолютного познания которое, прежде всего, обращено у человека к смерти. Потому что именно смерть отделяет то, что еще поддается изучению от того, что принципиально неподвластно человеческому познанию.

И этот вопрос связан не столько с биологией человека или его эволюцией. Он задевает не только религиозную или мировоззренческую тематику, он неизбежно ставит нас перед фактом прекращения сознания или перехода его в принципиально другую область, недоступную нынешней рефлексии. И именно поэтому на фоне изведанного – жизни, всегда проступает неизвестное нашему сознанию – смерть, которую мы можем познать, только столкнувшись с ее наступлением. Человек умер. Бессилие что-либо изменить в социально-психологическом плане пересекается с полной невозможностью операционализировать этот факт для собственного понимания. Мы можем узнать все, что было до смерти, стало ее причиной, мы досконально исследовали сам факт смерти и сопровождающие ее события , но наше сознание никогда не сможет постигнуть сам факт своего отсутствия. Мой коллега спросил меня, прочитав эти строки: «Откуда ты знаешь, что сознание перестает существовать?». Я ответил ему: «Вот тут-то и начинается то, что делает смерть, наряду с трагическим (исчезновение человека), очень занимательным в социальном плане явлением, потому что сам факт неизвестности в отношении дальнейшего существования человека приводит наше сознание в неописуемый ужас. Я действительно не знаю, что там дальше, но могу с уверенностью сказать, что это наверняка не знает никто». Дальше продолжать дискуссию об этом бесполезно. Говорят, что единственное, в чем может быть уверен человек в своей жизни – это в своей смерти.

Расхожая шутка из области теории вероятностей (это событие в любом случае наступит) и предъявляет нам второй главный посыл для нашей статьи. Смерть будет всегда, и поэтому только на ее фоне мы знаем жизнь. Только она задает границы жизни и, не указывая нам дальнейшее, постоянно возвращает нас к самой себе. Именно поэтому мы можем также говорить о специфической социологии смерти которая обращает в своем объекте тематику социального в принципиально другой плоскости – в плоскости подготовки всего нашего существования к генерализированному событию, которое обязательно произойдет – смерти. По приведенной нами выше аналогии, философия, которая постоянно погружает нас в проблематику небытия, точно также может заниматься проблемами «реального» человеческого существования, обращая наиболее абстрактные и общие философские категории, обращая к конкретной или абстрактной человеческой жизни – ее нормам, ценностям, особенностям существования.

Однако, достаточно общих рассуждений. Два главных посыла наших дальнейших рассуждений мы описали, теперь уточним предмет и объект собственно статьи. Почему коммуникация и к чему собственно «современная смерть»? Начнем с первого. В физическом мире смерть дана нам в совершенно конкретных предметах, в том числе и материальной культуры. Обычный (а есть и необычные) бездыханный труп связан с кладбищами, саванами, церквями, крестиками, гробиками, саркофагиками, а также черепочками, которые так не хотели видеть знаменитые герои Джерома К. Джерома . Сам факт физической смерти и невозможность четко определить то состояние, которое начинается после и порождает специфический дискурс, или точнее – коммуникацию смерти. Она связывает нас с покойным, заставляет нас, скучать по нему, вступать в целые ритуалы, связанные с его погребением, одновременно погружаясь в систему ценностей, связанной с нашей собственной, приближающееся с каждым моментом, кончиной.

Кроме того, иы верим в загробную жизнь, причем в той или иной форме, включая ее отсутствие. Определяем свое место в этой загробной жизни или отвергаем последнюю, но тогда также имеем представление, что будет с нами потом. Мы обращаемся к нашим родным и близким, тем, кто останется в этой жизни после нас и пытаемся предугадать судьбы тех, кого мы не знаем – всего человечества. Именно это и есть ответ на вопрос «Откуда ты знаешь, что сознание перестает существовать?». Именно отсюда и начинается также своеобразная коммуникация антропологических, религиозных, естественнонаучных представлений о том, что скрывает от нас смерть. Именно, потому что никто не знает, что будет после, коммуникация смерти порождает множество версий «загробной жизни».

И наконец, коммуникация смерти возвращает нас к собственно жизни. Мы готовим смерть, мы учимся умирать или же на фоне этого продолжаем жить, каждый и каждый раз сталкиваясь с неизвестностью и пытаясь преодолеть ее. Собственно только поэтому смерть и пугает нас, потому что мы не знаем, что будет после, и потому что мы не сможем общаться с теми, кого мы знаем. И поэтому коммуникация смерти подбрасывает нам еще одно свое весьма занимательное состояние – мы общаемся с людьми, которых нет, обращаемся к опыту, которые уже давно перестал приумножаться. Разговариваем с давно умершими выдающимися людьми и переживаем давно ушедшие эпохи. Собственно, огромная часть нашей культурной жизни, гораздо более огромная, чем наявная культура – это культура оставшихся образцов – культура умерших людей. Здесь нет ни грамма патетики, ни желания ни ужаснуть или поразить читателя парадоксальностью выводов. однако, любая хроника представляет нам историю прошедшего, а следовательно, прошедшую жизнь умерших уже людей. И в этом богатство человеческой культуры. Мы можем общаться с А.С. Пушкиным даже спустя 200 лет со дня его рождения. И более того – его жизнь открывается нам с каждым исследованием каждый раз новым открытием (или новым заблуждением), а поэтому Пушкин среди нас – живее всех живых. Коммуникация же смерти, как мы видим, становится уникальнейшим аспектом человеческого существования и одновременно, если хотите, небытия и заслуживает самого пристального внимания социологов.

Осталось выяснить почему «современная смерть». Ответ лежит на поверхности, потому что при абсолютном единстве для всех эпох самого факта смерти, остается потрясающее многообразие ее социальных форм, статусов и состояний. – смерть на дуэли, в окопе, под поездом, на проститутке, в сточной канаве и на больничной койке, в газовой камере и на руках у друзей обладает разными статусами и разными же ожиданиями. Точно также изменяются и социальные нормы смерти. Знаете ли, предпочтительнее в каждую эпоху умереть по-своему, хотя умирать всегда одинаково страшно (см. выше). Более того, одинаковая смерть разных людей по-разному выглядит и точно также по-разному определяется в различных мировоззренческих картинах эпох .

Представим себе ситуацию, которая на мгновение перенесет нас в некое пересечение коммуникации и времени смерти для определенного общества. Главнейшие праздники одной страны происходят на кладбище, где военная техника, солдаты и ликующие граждане с портретами вождей шествуют по кладбищу, а правительство восходит на главную могилу страны (своеобразный зиккурат), откуда приветствует свой народ. Можно ли говорить, что это своеобразный ритуал омоложения и очищения, сквозь которые проходят верховные жрецы религии основанной на культе смерти? На это ответ скорее даст культурология. С социологической же точки зрения, это наиболее тесна интеграция со смертью через ее преодоление, где труп на Красной площади считался вечно живым, а смерть одновременно была наивысшей формой гражданского самосознания. Павлик Морозов, Александр Матросов, безымянный уже тракторист, погибший в огне, спасая хлеб – все это значимые социальные роли, воспроизводящие идеальные для советского государства функции. «И как один умрем в борьбе за это…».

Современность преподносит нам другие формы коммуникации смерти и ее статусов. Сейчас можно умереть шахидом, или потерять друга в бандитской разборке, модно противостоять смерти, спасая больных и потенциальных самоубийц, или модно покончить с собой, или подарить умирающему в хосписе наиболее комфортный переход в иной мир. Современная смерть приобретает новые статусы, переставая быть правом государства на наказание, и легализуясь в качестве неотъемлемого права каждого на эвтаназию . Смерть приобретает медийный характер, врываясь в нашу жизнь вместе с террором и действуя, наряду с прочими аспектами также и в информационной и в эстетической плоскости. Уже не важна смерть, гораздо важнее как она выглядит – и в этом смысле она становится все более самостоятельным элементом визуальной культуры. Современная смерть особенна, перечислять ее характеристики здесь уже не имеет смысла, проблема в том, что этот аспект социального требует социологической разработки.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ:

•  Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. Пер. с фр. / общ. ред. Оболенской С.В.; предисл. Гуревича А.Я. – М.: издательская группа «Прогресс» - 1992. 528 с.

•  Бодрийар Ж. Символический обмен и смерть. – М.: “Добросвет”, 2000. – 387 с. С.116.

•  Джером К. Джером. Трое в лодке, не считая собаки; Как мы писали роман; Рассказы / пер. с англ. – М.: «Эй-Ди-ЛТД», 1994. – 431 с. – 62-71.

•  Олейник Т. Смех в конце тоннеля // MAXIM – 2003. - август. – С. 50-57

•  Сиверцев Е.Ю. Биологический, религиозный и философский аспект понимания смерти / Философия о предмете и субъекте научного познания. Под. ред. Э.Ф. Караваева, Д.Н. Разеева – СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2002. – С 167-180.

•  Томас Д. Белый отель (серия Игра в классику) – М.: Эксмо, 2002. – 384 с.

•  Фуко М. Наглядати й карати: народження в ' язниц і. / Пер. з фр. П.Таращук. – К.: Основи, 1998. – 392 с.

Полезно по этому поводу обратиться не столько к самому Фрейду, сколько к книге, с большой оригинальностью повествующей о неврозе одной из пациенток Фрейда. См.: Томас Д. Белый отель (серия Игра в классику) – М.: Эксмо , 2002 . – 384 с.

Достаточно только привести пример детальное описание всего, что связано с человеческим телом с момента клинической смерти до года «в бренной земле». См.: Олейник Т. Смех в конце тоннеля // MAXIM – 2003. - август. – С. 50-57.

Джером К. Джером. Трое в лодке, не считая собаки; Как мы писали роман; Рассказы / пер. с англ. – М.: «Эй-Ди-ЛТД», 1994. – 431 с. – 62-71.

Собственно, эта тема наиболее исследована. См. например: Сиверцев Е.Ю. Биологический, религиозный и философский аспект понимания смерти / Философия о предмете и субъекте научного познания. Под. ред. Э.Ф. Караваева, Д.Н. Разеева – СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2002. – С 167-180.

См., например «Обмен смерти при первобытном строе»: Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. – М.: «Добросвет», 2000 – 387 с. – С. 241., а также историческое исследование: Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. Пер. с фр. / Общ. Ред. Оболенской С.В.; предисл. Гуревича А.Я. – М.: Издательская группа «Прогресс» - 1992. – 528 с.

Вероятно, эта «социальная миграция» смерти в сторону фактической открытости и доступности является наиболее существенной для современности. Утрата государством наивысшей формы обладанием гражданина, как это описывал Фуко (Фуко М. Наглядати й карати: народження в'язниці. / Пер. з фр. П.Таращук. – К.: Основи, 1998. – 392 с.) фактически превращается в элемент гражданского общества – возможность самостоятельного выбора человека.

 


Философский клуб "Минерва" 07.2001.

Хостинг от uCoz