Философия "Проселка" Мартина Хайдеггера
(Материалы к заседанию философского клуба "Минерва")
1) Одной из лучших работ Хайдеггера является его программная статья "Проселок"
(вперв. опубл. в 1949). "Философия позднего Хайдеггера - это философия
проселка" (Из предисл. А.В. Михайлова к кн.: Мартин Хайдеггер. Работы
и размышления разных лет /М., Гнозис, 1993. - 464 с., с. ХIII). И не случайно
Хайдеггер. упоминает в "Проселке" Мэйстера Экхарта. "Слово,
как его разумеет его Хайдеггер, именует вещи как духовно-материальные
единства"... (с. ХII).
2) Творениям Хайдеггера присуща некоторая "амбивалентность"
(двусмысленность), в результате которой их смысл раскрывается в историческом
времени. Степень ее различна: от профанно-академической в принесшем Хайдеггеру
славу труде "Бытие и время" (1927) (как тут не вспомнить критику
Шопенгауэром клшмара шарлатанско-псевдофилософского жаргона великого Гегеля)
до вполне внятных до ясности поздних статей, как например в "Проселке".
3) Хайдеггер является основоположником герменевтической (что бы не сказать
герметической) традиции толкования Ницше. Полагают, что ему удалось более
удачно, чем другим, "доповорачивать мысли" Ницше.
4) Карл Ясперс охарактеризовал творческий стиль Хайдеггера так: "пусть
он и говорит: поэты мыслят, - однако благодаря его интерпретации проясняется:
1) что они, собственно, думали, - не ведая о том; 2) в чем их связывал
недостаток мышления; 3) в чем сам Х. занял более высокую точку зрения,
обрел более широкий обзор благодаря своему знанию истории бытия"
(Цит. по кн. Мартин Хайдеггер. Работы и размышления разных лет /М., Гнозис,
1993. - 464 с., с. L). Сказанное здесь о поэтах относится и к философам.
Пример - статья Хайдеггера "Слова Ницше "Бог мертв".
Изречения и выдержки из статьи переводчика "Проселка"
"Язык основывается в молчании" - сказано у Хайдеггера"
(с. ХIII).
"Среди того, что окружает человека, особое значение приобретает дорога.
Так это в понимании Хайдеггера и его философии" (с. ХIII).
Перевод слова "Проселок" = "Проселочная дорога" (с.
ХIII).
Текст Хайдеггера - "явно не чужд поэтического и лирического качества,
но между темна самом деле есть текст философский - заключающий в себе
философское содержание" (с. ХIII).
"Простота". "Это слово - простота, простое с трудом передается
по-русски" (с. ХХVI). Примечание 10 на стр. ХLIХ поясняет следующее:
то, что в тексте "Проселка" переведено как "простота"
- в действительности переводится: "единократность", "единосложность".
А отсюда, зная интерес Хайдеггера к Бытию - один шаг до "Единобытия".
Отсюда может быть лучше понятно, что скрывается за понятием "простота".
"Проселочная дорога, о которой говорится в тексте, - это средоточие
всякой жизни в этой местности" (с. ХVII).
"Сама дорога, на которой все происходит (и в этом смысле встречается
и существует) все, что совершается в жизни живущих здесь людей, отражает
на себе, сказали бы мы, все содержание человеческой жизни и деятельности"
(с. ХVII). Это "Дорога жизни и она сама идет своим путем" (с.
ХVII).
"Читателям хайдеггеровского "Проселка", должно быть ясно,
что основное настроение и вместе с тем основная тема текста - это настроение
и тема возвращения. Возвращения к себе, к своему, в свое - или, как сказано
у Хайдеггера, в одно и то же, в то же самое" (с. ХVIII).
"Но что же это за сущность человеческого? Великий философ-неоплатоник
поздней античности, Прокл, писал, о таких трех ступенях, которые проходит
душа человека, - это пребывание, исхождение, возвращение (monh/, pro(odoj,
e)pistrofh/). Подобная же триада лежит и внутри хайдеггеровского человеческого
пространства..." (с. ХIХ).
"В тексте Хайдеггера, в котором речь идет о возвращении и в котором
возвращение утверждается как благой и торжественный итог жизни, окончательное
совпадение "ландшафта и человека, пути жизни и родного пути, родной
дороги, - в этом тексте все же говорится и об уходе <...>. Уход
- это и непременность, и измена, и риск: уходя от истока, человек оставляет
свой дом и все свое в недосягаемой дали. Уход не ручается за возврат.
Сила непременности, он властвует над человеком." (с. ХIХ).
"Возвращение - благой дар, урожай жизни, венец существования: и он
тоже властвует над человеком, как сила целого и цели, как обретение"
(с. ХХ).
***
В приведенном далее полном тексте "Проселка" (Цит. по кн. Мартин
Хайдеггер. Работы и размышления разных лет /М., Гнозис, 1993. - 464 с.;
с. 368 - 241) жирным нами выделены фрагменты, на которые предлагается
обратить особое внимание при обсуждении, впрочем, как и на невыделенные.
Проселок
Он от ворот дворцового парка ведет в Энрид. Старые липы смотрят вослед
ему через стены парка, будь то в пасхальные дни, когда дорога светлой
нитью бежит мимо покрывающихся свежей зеленью нив и пробуждающихся лугов,
будь то ближе к Рождеству, когда в метель она пропадает из виду за первым
же холмом. От распятия, стоящего в поле, она сворачивает к лесу. Близ
опушки она привечает высокий дуб, под которым стоит грубо сколоченная
скамья.
Бывало, на этой скамье лежало сочинение того или иного великого мыслителя,
которого пытался разгадать неловкий юный ум. Когда загадки теснили друг
друга и не было выхода из тупика, тогда на подмогу приходил идущий полем
проселок (с. 238). Ибо он безмолвно направляет стопы идущего извилистой
тропой через всю ширь небогатого края.
И до сих пор мысль, обращаясь к прежним сочинениям или предаваясь собственным
опытам, случается, вернется на те пути, которые проселок пролагает через
луга и поля. Проселок столь же близок шагам мыслящего, что и шагам поселянина,
ранним утром идущего на покое.
С годами дуб, стоящий у дороги, все чаще уводит к воспоминаниям детских
игр и первых попыток выбора" (с. 238). Порой в глубине леса под ударами
топора падал дуб, и тогда отец, не мешкая пускался в путь напрямик через
чащобу и через залитые солнцем поляны, чтобы заполучить для своей мастерской
причитающийся ему штер древесины. Тут он не торопясь возился в перерывах,
какие оставляли ему служба при башенных часах и колоколах, - и у тех и
у других свое особое отношение ко времени, к временному.
Мы же, мальчишки, мастерили из дубовой коры кораблики и, снабдив гребными
банками и рулем, пускали их в ручье Меттенбахе или в бассейне у школы.
Эти дальние плавания еще без труда приводили к цели, вскоре оканчиваясь
на своем берегу.
Грезы странствий еще скрывали в том едва ли замечавшемся сиянии, какое
покрывало тогда все окружающее. Глаза и руки матери были всему границей
и пределом (с. 239). Слова хранили и отражали все бытие и пребывание ее
безмолвная забота. И путешествиям-забавам еще ничего не было ведомо о
тех странствиях и блужданиях, когда человек оставляет в недосягаемой дали
позади себя любые берега (с. 239). Меж тем твердость и запах дуба начинали
внятнее твердить о медлительности и постепенности, с которой растет дерево.
Сам же дуб говорил о том, что единственно на таком росте зиждется все
долговечное и плодотворное, о том, что расти означает - раскрываться навстречу
широте небес, а вместе корениться в непроглядной темени земли; он говорил
о том, что самородно-подлинное родится лишь тогда, когда человек одинаково
и по-настоящему готов исполнять веления превышних небес, и хоронится под
защитой несущей его на себе земли.
И дуб продолжает по-прежнему говорить это проселку, который, не ведая
сомнений в своем пути, проходит мимо него. Все, что обитает вокруг проселка,
он собирает в свои закрома, уделяя всякому идущему положенное ему. Те
же пахотные поля и луга по пологим скатам холмов во всякое время года
сопровождают проселок на его пути, приближаясь и удаляясь. Все одно: погружаются
ли в сумерки вечера альпийские вершины высоко над лесами, поднимается
ли в небеса, навстречу летнему утру, жаворонок там, где проселок пролег
грядою холмов, дует ли со стороны родной деревни матери порывистый восточный
ветер, тащит ли на плечах дровосек, возвращаясь к ночи домой, вязанку
хвороста для домашнего очага, медленно ли бредет, переваливаясь, подвода,
груженная снопами, собирают ли дети первые колокольчики на меже луга или
же туманы целые дни тяжкими клубами перекатываются над нивами - всегда,
везде, и отовсюду в воздухе над дорогой слышится зов - утешение и увещание,
в котором звучит все то же самое.
Простота несложного сберегает внутри себя в ее истине загадку всего великого
и непреходящего. Незваная, простота вдруг входит в людей и, однако, нуждается
в том, чтобы вызревать и цвести долго. В неприметности постоянно одного
и того же простота таит свое благословение. А широта всего, что выросло
и вызрело в своем пребывании возле дороги, подает мир. В немотствовании
ее речей, как говорит Эккехардт, старинный мастер в чтении и жизни, Бог
впервые становится Богом (с. 239).
Однако зов проселка, утешающий и увещевающий, слышится лишь до тех пор,
пока живы люди, которые родились и дышали его воздухом, которые могут
слышать его. Эти люди послушествуют своему истоку, но не рабствуют махинациями.
Если человек не подчинился ладу зова, исходящего от дороги, он напрасно
тщится наладить порядок на земном шаре, планомерно рассчитывая его. Велика
опасность, что в наши дни люди глухи к речам проселка. Шум и грохот аппаратов
полонили их слух, и они едва ли не признают его гласом божиим. Так человек
рассеивается и лишается путей. Когда человек рассеивается, односложность
простоты начинает казаться ему однообразной. Однообразие утомляет. Недовольным
всюду мерещится отсутствие разнообразия. Простота упорхнула. Ее сокровенная
сила иссякла.
Вероятно, быстро уменьшается число тех, кому еще доступна простота - благоприобретенное
достояние. Однако те немногие - они останутся; и так везде. Питаясь кроткой
мощью проселочной дороги, они перестоят гигантские силы атомной энергии,
искусно рассчитанные человеком и обратившиеся в узы, сковавшие его же
собственную деятельность.
Настоятельный зов поселка пробуждает в людях вольнолюбие - оно чтит просторы
и от печали не преминет перешагнуть в удобном месте к светлой радости,
что превышает все. Она же отвратит их от той неладности, когда работают,
лишь бы работать, потворствуя ненужному и ничтожному.
Светлая радость ве/дения цветет в воздухе проселка, меняющемся вместе
с временами года, радость ве/дения, на первый взгляд нередко кажущаяся
мрачноватой. Это светлое ве/дение требует особой струнки. Кому она не
дана, тому она навеки чужда. Кому она дана, у тех она от проселка. На
пути, каким бежит проселок, встречаются зимняя буря и день урожая, соседствуют
будоражащее пробуждение весны и невозмутимое умирание осени и видны друг
другу игры детства и умудренная старость. Однако в едином слитном созвучии,
эхо которого проселок неслышно и немо разносит повсюду, куда только заходит
его тропа, все приобщается к радости.
Радость ве/дения - врата, ведущие к вечному. Их створ укреплен на петлях,
некогда выкованных из загадок здешнего бытия кузнецом - ведуном.
Дойдя до Энрида, проселок поворачивает назад к воротам дворцового сада.
Узенькая лента пути, одолев последний холм, полого спускается к самой
городской стене. Едва белеет полоска дороги в свете мерцающих звезд. Над
дворцом высится башня церкви Св. Мартина. В ночной тьме медленно, как
бы запаздывая, раздаются одиннадцать ударов. Старинный колокол, от веревок
которого горели когда-то ладони мальчика, вздрагивает под ударами молота,
лик которого, угрюмый и потешный не забудет никто.
С последним ударом колокола еще тише тишина. Она достигает до тех, кто
безвременно принесен в жертву в двух мировых войнах. Простое теперь еще
проще прежнего. Извечно то же самое настораживает и погружает в покой.
Утешительный зов проселочной дороги отчетливо внятен. Говорит ли душа?
Или мир? Или Бог?
И все говорит об отказе, что вводит в одно и то же. Отказ не отнимает.
Отказ одаривает. Одаривает неисчерпаемой силой простоты. Проникновенный
зов поселяет в длинной цепи истока.